Президент Каменного острова - Страница 62

— Расскажи ты, — попросил он.

— Я уже усвоила, — быстро сказала Аленка.

— Ну вот… — вздохнул Сорока и отошел от мотора. Но тут же ему пришлось снова броситься к Аленке: она во второй раз едва не опрокинула нас. Сорока молча взял Аленку за плечи и посадил рядом с Гариком. Она надулась и замолчала. Когда приблизились к берегу, я спросил:

— Каменный Ручей?

Сорока кивнул.

— Я хочу на берег, — сказала Аленка.

Каменный Ручей, о котором я много слышал, представлял собой огромную заводь с излучинами, заросшую камышом и кувшинками.

С одной стороны берег круто вздымался к сосновому бору. На пологом спуске росли маленькие елочки, кусты. Прошлогодние листья устилали мох. У самого берега из воды одиноко торчал обугленный столб. На нем сидела сорока. Увидев нас, она резко крикнула и улетела. В низине, где кончалось озеро, стояла маленькая баня и бревенчатый дом лесника. Пять лодок, наполовину вытащенных из воды, лежали на травянистом берегу. За домом желтела изрезанная глубокими колеями песчаная дорога. Женщина, с подоткнутой спереди юбкой, полоскала на кладях белье. Она взглянула на нас и снова согнулась над бельем.

— Стоп! — скомандовал Президент и заглушил мотор.

Глава тридцать девятая

— Я вам покажу медвежью берлогу, — сказал Сорока.

— Медведь не рассердится? — спросила Аленка.

— Не знаю, — ответил Сорока.

— Откуда тут медведи? — сказал Гарик.

— Две недели назад я видел, — ответил Сорока.

— Медведя? — с сомнением спросил Гарик.

— А может быть, медведицу, — сказал Сорока.

— Где эта берлога? — спросила Аленка.

Леха и Коля остались в лодке, а мы отправились в путь. Две глубокие колеи — след от тележных колес — прорубили сосновый бор. Рядом с дорогой узкая тропинка. Серые древесные корни косо пересекали тропу. Я осторожно шагал, поглядывая под ноги. Мы все были босиком, лишь Аленка в легких тапочках на босу ногу. Свои сандалеты я забыл в лодке и теперь ругал себя. Я уже расшиб палец на тропинке, а что дальше будет? Я не испытывал большого желания смотреть на медвежью берлогу. А вдруг этот медведь не только зимой спит, а и летом? Может быть, ему нравится жить в своей берлоге круглый год. Кеша еще маленький, и то, когда обнял меня, — кости затрещали. Кеша ручной, а настоящий медведь не будет с тобой долго чикаться. Обнимет — и дух вон. От него нигде не спрячешься. Медведи не хуже обезьян по деревьям лазают.

Я нагибался и срывал крупную землянику. Она росла на обочине. Земляника была вкусная и пахла вареньем. Мы поднялись на обросший седым мхом холм, и Сорока свернул с дороги в лес. Идти стало труднее. В ступни впивались сучки, сосновые иголки. Сорока шел уверенно, не оглядываясь, словно пятки у него из железа.

Лес поредел, и мы вышли на огромную поляну, окруженную вековыми соснами. По ногам стали хлестать твердые стебли с крошечными сиреневыми цветами. Стояла полуденная тишина. И даже куропатки, взлетевшие впереди нас, не нарушили эту тишину.

Мы наискосок пересекли поляну. Началась чащоба. Деревья почти вплотную стояли друг к другу. В одном месте когда-то давно пронесся сокрушительный вихрь и прорубил небольшую просеку. Вырванные с корнем деревья не упали братья и сестры поддерживали их, уже погибших, с опавшей листвой, не давали им лечь на землю.

Сорока пошел медленнее. Я вдруг вспомнил про змей, и мне не захотелось идти дальше. Я старательно обходил гнилые пни и коряги. Мне казалось, что под обломками деревьев кишат черные гадюки. Гарик наколол ногу и теперь хромал.

— Близко, — негромко сказал Сорока.

Непонятная тревога охватила меня. Глухой темный бор таил какую то угрозу. Когда еловаян лапа, отпущенная Гариком, хлестнула меня по щеке, я чуть не вскрикнул. Небо над головой пропало, стало сумрачно и сыро. Я обратил внимание, что иголки на елях не зеленые, а сизоватые с сединой. В эти дебри солнце не заглядывает. Под ногами чавкает сочный зеленый мох. Я ткнулся носом в клейкую паутину. Замахал руками, срывая ее. У меня было такое ощущение, словно я попался, как муха.

Тягостное настроение исчезло, как только ноги почувствовали твердую почву, а над головой снова засияло солнечное небо. Мы выбрались из глухой чащебы в ровный бор. И тут Сорока остановился.

— Пришли, — сказал он.

Мы осмотрелись: берлоги не видно. Я даже наверх посмотрел: не устроил медведь себе жилище на дереве?

— Подождите меня, — сказал Сорока и направился к толстой сосне. Вот он миновал ее, затем обогнул ель и замер. Мы увидели два попаленных дерева, поверх которых кое-где был набросан валежник, сухие, вывернутые с корнями елки. Это и была берлога.

Гарик двинулся к Сороке. Аленка и я остались на месте. Сорока подошел к берлоге и, нагнувшись, заглянул. Он почти до половины туда забрался; у меня заныло сердце: а что, если сейчас раздастся страшный рев и медведь подомнет под себя Сороку? Гарик подошел и тоже заглянул в берлогу. Потом крикнул нам:

— Хотите посмотреть на спящего медведя?

Мы не успели ответить. Произошло что-то непонятное: Сорока вдруг отпрянул от берлоги и стал пятиться в нашу сторону, а Гарик, тихо вскрикнув, скакнул вбок и помчался что было духу совсем в другую сторону.

— Сережа, — произнесла Аленка, — посмотри, кто… — Она не докончила фразу и замерла с открытым ртом: из-за толстой сосны, стоявшей напротив берлоги, один за другим выкатились три лохматых коричневых медвежонка. Еще меньше, чем Кеша. Они бесстрашно двигались на Сороку. Передний остановился, встал на задние лапы, то же самое сделали и остальные. Будто по команде. Сорока коснулся рукой дерева и наконец повернулся к нам.